Домашние дети

Особым детям особенно нужна семья

Человек в системе

«Русский репортер» уже писал о сложном процессе слияния элитных лицеев и гимназий с рядовыми школами. Но реформа образования затронула также детские дома и интернаты. Изменения зачастую сопровождаются увольнениями педагогов и миграцией детей из одного казенного учреждение в другое. Казалось бы, директор московского центра «Наш дом» не слишком подходит для изучения создавшейся ситуации. В столице и с бюджетным финансированием все хорошо, и спонсоры помогают, и до начальства ближе. Но дело в том, что Вадим Меньшов — не совсем обыкновенный директор. Во-первых, он выступал за принятие одиозного «закона Димы Яковлева», запретившего усыновление российских детей американцами. Во-вторых, Меньшов поддерживает реформу сиротской системы, несмотря на неоднозначное отношение к ней в профессиональном сообществе. Автор - Дарья Данилова. Источник - http://expert.ru

 

Вадим Меньшов в больших очках и черной рубашке тяжело опирается на заваленный бумагами стол, который делит директорский кабинет пополам. На другом краю стола отвлеченно корябает облезший маникюр девятиклассница Вика. Белая обтягивающая майка, узкие джинсы, крашеные черные волосы. На Вику осуждающе взирают две воспитательницы.

 

— Слушай, Вик, а какие у тебя перспективы? — после напряженного молчания не выдерживает одна из них. — Если ты сейчас вообще не будешь заниматься, ты не пересдашь.

— Ну, списать можно… — Вика шаркает по полу сланцем.

— Сейчас, знаешь, как с этим строго? Ты в первый раз списала?

— В первый раз я и не пробовала.

— Так там такие же придут, которые не сдали. У кого ты спишешь?

— Вик, ну это позорище, — мягко произносит Меньшов. — Тебе могут дать справку: «Прослушала девять классов». Будешь суперуборщицей. Ну гордость-то какая-то должна быть?

— Мне так стыдно, — наигранно взмахивает накрашенными ресницами Вика.

 

У Вики — целый ворох причин для вызова в кабинет директора. По результатам ГИА она завалила математику. Неделю назад девочка уехала из детского дома, заверив воспитателей, что ее отпустил Вадим Анатольевич. Вчера Меньшов оборвал телефоны, пока не нашел воспитанницу в Подмосковье, — уже не в первый раз. Ясно, что при первом же удобном случае она снова сбежит.

 

Эти регулярные побеги — только верхушка айсберга. Ниже ватерлинии — целый пласт проблем, с которыми за последние полтора года пришлось столкнуться Вадиму Меньшову. Ровно столько он руководит Центром содействия семейному воспитанию «Наш дом». Это сразу три детских дома под одной вывеской: детский дом «Молодая гвардия», коррекционная школа-интернат № 8 и коррекционный детский дом №11. Все они находятся на западе Москвы, только от одного до другого несколько десятков километров. Управлять тремя детдомами на таком расстоянии — не самая простая задача.

 

— Если бы ребенок пропал здесь, мне бы тут же позвонил старший воспитатель, — разводит руками Вадим Анатольевич, когда за Викой закрывается дверь. — Мы знаем, где ребенка искать, и едем туда. Через час после того, как стало ясно, что Вики нет, я уже разговаривал с нею по телефону. А там (в «Молодой гвардии». — «РР») даже не подумали уточнить, действительно ли я ее отпустил.

 

Тотальное слияние образовательных учреждений началось в России в 2010 году — с принятием 83-го Федерального закона об образовании. В регионах стали лихорадочно объединять школы, вузы и детские дома. Тренд укрепила идея детского омбудсмена Павла Астахова сделать Россию «страной без сирот». За четыре года под эгидой слияния было закрыто более ста двадцати детдомов. Это значит сокращение административного состава, увольнение педагогов, уплотнение детей. Например, в Калужской области из двадцати детдомов осталось два. Двадцать девять воспитанников последнего закрытого — старейшего малокомплектного детдома №3 — выселили из здания в центре города на окраину, в Азаровский детский дом. Дети, привыкшие к индивидуальному подходу и ежегодным каникулам в Италии, оказались в стоместном приюте. Для десяти воспитанников это был уже пятый казенный дом. Большинство педагогов и директор детдома № 3 потеряли работу.

 

«Нашему дому» повезло: он сохранил все свои прежние территории, детей не переселяли и даже два «лишних» директора остались при деле. Сократилась только административная ячейка: из пятнадцати замов на три детских дома теперь пятеро. Но главным плюсом объединения, по мнению Меньшова, стало то, что больше воспитанников не будут переводить из одного приюта в другой.

 

— Когда мы были школой-интернатом, получался конвейер: дом малютки, дошкольный детский дом, школа-интернат. В результате у ребенка не вырабатывалось чувства привязанности. Он привык к людям — и вдруг его выдернули, перевели в другое учреждение. Это убийственно. Вот бы мне еще дали дом малютки — честно, был бы рад.

 

Коррекция школы

 

У Вадима Меньшова — двадцатипятилетний директорский стаж. Казалось бы, высидеть столько лет в одном кресле может только очень осторожный и скорее консервативный руководитель. Но Меньшов любит эксперименты. Несколько лет назад он начал отдавать детей из коррекционного интерната в общеобразовательные школы.

 

— У меня раздается звонок, и одна из департаментских дам говорит: «Когда вы стали руководителем Департамента образования?» Я не могу понять, в чем дело. «Какое вы имеете право отдавать детей в массовые школы?» А какого права я не имею? Есть Конституция: каждый гражданин имеет право на полное среднее образование. В законе написано: решение о выборе места обучения принимает родитель или опекун. Я принял решение. Я взял на себя эту ответственность. И нет вопросов.

 

Потихоньку большинство воспитанников коррекционного детдома Меньшова перекочевали в общеобразовательные школы. Дело не только в педагогических заслугах воспитателей, но и в ложных диагнозах. Нередко «ментальную непригодность» детдомовцам ставят впридачу к физиологическим проблемам. Восемь лет назад в Фили перевели шестилетнего Ромку, больного муковисцидозом — тяжелым генетическим заболеванием органов дыхания. Три раза в день мальчику нужно было делать массаж легких, перед каждым приемом пищи он съедал горсть лекарств. Такой режим у Ромки до сих пор — и на всю жизнь. Отягчающим обстоятельством была строка в личном деле «умственно отсталый».

 

— Мое мнение — детский дом не захотел с ним возиться, — говорит Меньшов. — Диагноз был выставлен, чтобы избавиться от сложного ребенка. Однажды у нас раздался звонок: «Есть мальчик, которого хотят везти в коррекционный детский дом. Заберите к себе». Мы взяли, Ромка поехал в лагерь с нашими детьми, а 1 сентября, несмотря на диагноз, пошел в обычную образовательную школу. И сейчас закончил восьмой класс не хуже сверстников.

 

Воспитанники Меньшова с диагнозами разных стадий «малоумия» уже который год не оправдывают врачебные заключения и после школы поступают в колледжи — а то и в вузы.

 

До недавнего времени к восьмому детскому дому примыкала коррекционная школа. По переходу между корпусами дети прибегали на уроки в тапочках и «варились в собственном соку». Когда большинство воспитанников перевели в общеобразовательные школы, потребность в «коррекционке» пропала. Ее закрыли, а учителя, чтобы не терять работу, переквалифицировались в дефектологов и психологов. Теперь они работают здесь же в Школе приемных родителей, тоскуя по доскам, партам и домашним заданиям.

 

В детском доме тихо — каникулы, воспитанники уехали в лагеря. Во дворе тем временем кипит стройка — бывшую школу превращают в жилой корпус. В нем будут жить воспитанники интерната №8 и детского дома № 11. Пока желающие полазать по недострою не вернулись, рабочие заканчивают внутреннюю отделку. Меньшов, не глядя под ноги, шагает по усыпанному строительным мусором и битым стеклом бывшему газону. Свет сквозь пустые оконные проемы проникает в темные коридоры. Мы поднимаемся по пыльным лестницам без перил. Один из прежних классов уставлен незаправленными раскладушками. В соседней комнате стол завален банками с кофе, кетчупом и лимонадом. Меньшов здоровается с тремя смуглыми строителями — у них перекур.

 

— Вот мы прошли в квартиру, — поворачивается ко мне Меньшов. — Здесь будет гардеробная. Это гостиная-столовая, это кухня. С этой стороны и с той — две прачечные, и здесь же — санузел для воспитателей.

 

Пока в будущем санузле сохнет штукатурка, детский дом сидит на чемоданах. Аппликации и рисунки сложены в коробки, телевизор, тренажер и кресло сдвинуты в угол рекреации, холл первого этажа заставлен высокими коробками с новыми холодильниками и стиральными машинками — их распакуют в новых квартирах, когда закончится ремонт. Уже через месяц здесь произойдет рокировка: дети переедут в бывшие классы, а в их старых спальнях расположится администрация «Нашего дома».

 

Стадный инстинкт

 

Кроме детей и воспитателей, переезда ждет еще один постоялец восьмого детского дома. Правда, жить он будет не в новом корпусе, а в институтском общежитии. Уже два года в медпункте детдома полулегально обитает студент-программист Андрюха. В Москву сирота без обеих рук приехал из Пензенской области с корочкой компьютерного колледжа. Поступая на факультет информационных технологий в столичный институт, Андрюха попросился к Меньшову на постой — на первое время. «Первое время» длится до сих пор. Андрюха живет на первом этаже, дружит со школьниками и удивляет гостей умением обедать и причесываться при помощи ног.

 

Андрюха давно перерос восемнадцатилетний рубеж, когда сироты покидают детский дом. Будь он смелее и самостоятельнее, давно бы переехал в собственную квартиру. Но страх отлепиться от системы связан не только с отсутствием рук. Даже для здоровых выпускников уход из детского дома — это огромный стресс. Многие с ним не справляются.

 

— Начинается все с колледжа, — описывает обычную схему Меньшов. — Ребенок идет туда,  за это время получает квартиру. Выпускается из колледжа, ему приходит приглашение с биржи. Сначала он сидит на пособии по безработице. И потом не пойдет он работать! Потому что появляются «добрые» люди: «Давай мы твою квартиру сдадим, в месяц будешь получать десять тысяч». И вот в одной квартире селят пять-восемь ребят, каждый получает по десять тысяч, а помощникам достается остальное. И выходит, что эти ребята начинают падать, падать, падать.

 

В глубине первого этажа мы находим маленький кабинет с цветами в горшках и мягким диваном. Здесь работает служба постинтернатного сопровождения. Татьяна Александровна — социальный педагог, но ее работа скорее напоминает справочное бюро и круглосуточную психологическую помощь. Как починить кран, где оплатить электричество, куда бежать, если забеременела, — Татьяна Александровна знает ответы на все вопросы. Ей выпускники детского дома могут позвонить в любое время суток — и звонят. Родные уже смирились.

 

—  Они здесь привыкли — грубо скажу — быть в стае, — вздыхает Татьяна Александровна. — Им тяжело остаться одним в квартире. Он где-то днем покрутится — на работе или на учебе, а приходит домой — там никого. Поэтому они собираются по несколько человек и у кого-то вместе живут, — Татьяна Александровна сама регулярно обходит повзрослевших детей. — А бывает другая проблема: сирота вышел из детского дома, какой-нибудь добрый дядя его заметил — и начинает его подкармливать, деньги одалживать, становится мамой-папой. Бедного сироточку пригрел — квартиру отобрал. У нас был такой случай: мальчик учился в колледже, преподаватель попросил его вселить свою дочку в его квартиру, пока тот живет в общежитии. А когда мальчик закончил колледж, эта тетя не захотела освобождать жилье. Мы ездили, требовали, но в конечном итоге пришлось позвонить в Моссоцгарантию и попросить очистить квартиру.

 

Квартиры и финансовая поддержка государства становятся приманкой не только для посторонних людей, но иногда и для усыновителей или приемных родителей. В Москве за каждого приемного ребенка родителям платят в месяц от 15 тысяч рублей — в зависимости от возраста ребенка и его диагноза. В детский дом Меньшова уже возвращали детей, взятых в семью не по зову сердца, а из выгоды.

 

Весной прошлого года Москва выделила приемным семьям квартиры-блоки. Квартиру в пользование семья получает, если одновременно под ее опекой окажется восемь детей, при этом несколько могут быть родными. Город помогает не только жилищно, но и финансово. Получается мини-детдом. Если приемные родители в течение десяти лет хорошо справляются со своими обязанностями, квартиру им могут оставить. При этом каждый выросший ребенок получает свое законное жилье. Похожую идею Меньшов предлагал Собянину год назад:

 

— Я хотел вместо детских домов создать центр содействия семейному воспитанию, при котором есть несколько квартир в этом районе. В каждой квартире живут трое — пятеро детей и работают посменно два воспитателя. Дети живут в обычном городском доме, ходят в обычную поликлинику, в обычную школу. С детьми работают профессионалы, их контролирует центр, и квартиры им не достаются.

 

Теперь Меньшов опасается, что недобросовестные приемные родители пойдут не за детьми, а за квартирами.

 

Советчики

 

По образованию Меньшов — учитель физкультуры. Два года назад домашние подарили ему абонемент в фитнес-клуб. До спортзала бывший физрук так и не дошел — жалуется, что не хватает самоорганизации.

 

Окончив педагогический и отслужив в армии, он пошел работать в школу. Активного комсомольца быстро заметили. Райком комсомола выдвинул его в депутаты, но, затосковав по детям, Меньшов занял освободившееся место директора в детском доме №8, став в 29 лет самым молодым руководителем подобного учреждения в Москве.

 

Меньшов — не простой директор. Даже для трех детских домов сразу он — сундук с двойным дном. Кроме повышенного обаяния, убойной работоспособности и искреннего непонимания, почему другие не могут так же, Меньшов умудрился зарекомендовать себя в нужных кругах. В его кабинете, помимо традиционного портрета Путина, висит фотография, где Вадим Анатольевич разговаривает с Дмитрием Анатольевичем, а улыбается им обоим Ольга Юрьевна — Голодец.

 

— В Москве было два восьмых интерната — наш и восьмой детский дом-интернат. Поступила информация, что в Морозовской детской больнице дети из восьмого интерната лежат в пролежнях, что к ним никто не приезжает. И вот ко мне подъехала машина, из которой вышли вице-мэр Ольга Юрьевна Голодец и руководитель попечительского совета Морозовской больницы Юлия Васильевна Басова. Прошли ко мне в кабинет такие серьезные лица и начали спрашивать, почему в Морозовской больнице месяцами лежат мои воспитанники в пролежнях. Когда выяснилось, что эти дети не мои, я рассказал о своих взглядах на систему детских домов в России. Через три дня, вечером, у меня зазвонил телефон. Это была Ольга Юрьевна — предложила работать вместе. Когда через некоторое время Медведев забрал ее вице-премьером, я думал, на этом все и закончилось, но нет — поступило предложение войти в состав Совета.

 

Уже полтора года Меньшов — член Совета при Правительстве РФ по делам опеки и попечения. За это время Совет открыл двери в детдома волонтерским организациям, подготовил положение о деятельности попечительских советов и поставил вопрос о новорожденных-отказниках. Но главная гордость Меньшова — подготовка постановления «О деятельности организаций длядетей-сирот», вступающего в силу с 1 сентября 2015 года. Этот документ меняет суть детских домов, уходя от массового воспитания к семейной форме — когда дети разбиты на группы по пять — восемь человек и за каждой закреплены два воспитателя.

 

Связи с высокопоставленными чиновниками помогают Меньшову решать насущные вопросы. В прошлом году летние каникулы воспитанников восьмого детдома едва не накрылись медным тазом. Один внимательный краснодарский главврач обнаружил в санпине пункт, запрещающий детям с умственной отсталостью отдыхать вместе со здоровыми детьми. Причем выяснил он это ровно в тот момент, когда в один из кубанских лагерей приехала группа дошколят из «Нашего дома».

 

— Представьте, малышей четырех — семи лет целый день возили на автобусе из одной базы в другую, — закипает Меньшов. — Их просто не принимали. Пришлось вернуться в Москву. Мы, конечно, нашли им здесь санаторий. Но Краснодарский край, который у нас «рай», вот такое устроил…

 

Меньшов обратился к Голодец. Голодец собрала министров, санитарные нормы переписали, и в этом году лагеря приняли сирот-инвалидов с распростерыми объятиями.

 

Совет занимается и более масштабными проблемами. Сиротами зачастую становятся дети из вполне благополучных семей. Традиционная практика: некоторые врачи считают своим долгом предложить роженице отказаться от ребенка, родившегося с дефектом.

 

— Девять лет тому назад женщина рожает больного ребенка. На второй день к ней приходят: «Напишите заявление об отказе, ребенку не жить». Женщина в послеродовой депрессии подписывает бумаги, ей обещают позвонить, если ребенок выживет. Не звонят. А несколько лет назад всем детским домам была дана команда лишить отказных матерей родительских прав. Ей пришло три письма на несуществующие адреса. В ее отсутствие ее лишили прав, хотя она даже не знала, что ребенок жив. А в прошлом году ей от судебных приставов пришел счет — долги по алиментам почти на миллион рублей. И еще судьба распорядилась так, что детский дом, в который попал ребенок, находится по соседству с домом, в котором живет его мать. Сейчас она пытается вернуть родительские права и забрать ребенка.

 

В сентябре прошлого года Голодец устроила Минздраву разнос: в каких это учебниках врачам разрешено советовать роженицам отказаться от больного ребенка? Минздрав три месяца листал книжки, но такого параграфа не обнаружил. Тогда же замминистра здравоохранения Татьяна Яковлева отчиталась, что в регионы РФ разосланы рекомендации врачам о взаимодействии с родителями детей с ограниченными возможностями здоровья — медикам запретили даже намекать на отказ от ребенка с отклонениями. Члены Совета при правительстве считают это своей маленькой победой.

 

Впрочем, не все проекты защитников сирот так однозначны. В декабре 2012 года Вадим Меньшов вошел в рабочую группу Госдумы, подготовившую «закон Димы Яковлева». Директор «Нашего дома» проголосовал за запрет американцам усыновлять российских детей.

 

— Почему?

— Нужно выстроить взаимоотношения так, чтобы мы могли следить за судьбой детей, которые туда уехали. Одиннадцать лет тому назад у нас забрали  двух девочек, двух сестер — в Америку. Спустя шесть лет я поехал в Штаты по приглашению Госдепартамента. И даже на этом уровне я не смог не то что с ними встретиться, а даже поговорить по телефону. Семья против. Но в этом году я нашел девчонок. Их разбили по разным семьям. Одна жила в семье с расистскими наклонностями, а вторая — в закрытой женской школе. И когда вторая выпустилась из интерната и вышла замуж за афроамериканца, сестра отказалась с ней общаться.

— Невозможно же из-за одной конкретной истории запретить всем американским родителям усыновлять наших детей.

— Много таких. Но я же не говорю, что больше никогда не надо отдавать детей в Америку.

— Но закон это запретил!

— На данный момент — да. Я считаю, что дипломаты и политики должны над этим работать.

— Вы в рабочей группе в Госдуме видите готовность депутатов изменить закон?

— На эту тему пока не говорили.

— Вообще «закон Димы Яковлева» принес какие-то изменения?

— Наши граждане стали забирать больше детей. За прошлый год мы отдали в семьи двенадцать детей, восемь из них — с ограниченными возможностями.

— Людей перестали пугать диагнозы?

— Во-первых, не так все страшно, как написано. Во-вторых, мы работаем с родителями. Сейчас у нас уходит в семью девочка без ножки. Ее берут люди, прошедшие Школу приемных родителей. Они понимают, что один на один они с ребенком не останутся — мы будем помогать. Я присутствовал на заседании Совета, когда Ольга Юрьевна Голодец сказала: «Не дай Бог, я узнаю, что какому-то ребенку-сироте собирают деньги на лечение». У нас большая страна, у нас великолепно развита медицинская промышленность, мы можем делать операции у себя. Если у нас нет возможности такую операцию провести — ее оплатят там, где это сделают грамотно и квалифицированно.

— Это и усыновленных детей касается?

— Да.

 

Битва за морковные грядки

 

Даже если ничего не знать о положении дел в российской сиротской системе, из рассказа Меньшова и его коллег становится ясно: проблем уйма. При этом для самого Меньшова в последние два года главной головной болью стал не поиск усыновителей и не социализация детей-инвалидов, а тот самый Федеральный закон 83, объединивший его детдом с двумя другими.

 

— Щас переедем через мостик… — мы трясемся в микроавтобусе с надписью «Дети» по колдобинам Новой Москвы. С момента объединения Меньшов несколько раз в неделю отбивает себе почки по пути в «Молодую гвардию». — Справа — земля «Молодой гвардии», слева — земля «Молодой гвардии». Вон дедушка с козочками гуляет — это нашего физрука папа. Вот справа — незаконно занятый кусок. Там житель поселка построил себе дачу. Вот это земля детского дома «Молодая гвардия» — в том году удалось ее огородить, чтобы ничего не украли. Дорогая земля.

 

«Молодая гвардия» — тот самый попавший в подчинение Меньшова детский дом, из которого регулярно сбегает девятиклассница Вика. Вообще-то у него богатая история. Еще в 1919 году сотне сирот отдали бывшую усадьбу графа Абрикосова и сорок гектаров земли неподалеку от Москвы. Вскоре среди изысканных садов появился типовой двухэтажный корпус для детей и несколько жилых домов — для сотрудников. Педагоги задерживались надолго — некоторые семьи сменили здесь три-четыре поколения. Территория обросла деревянными домиками, беседками и морковными грядками. Получивший эти земли в распоряжение Меньшов заинтересовался документами на недвижимость.

 

— Вышло распоряжение мэра Москвы: госучреждения, которые имеют на балансе дороги, жилые дома, кладбища, должны передать их местным органам власти. А я не могу этого сделать, потому что у меня нет полного комплекта документов. Они должны были быть у Вячеслава Евгеньевича Репина (бывший директор «Молодой гвардии». — «РР»). Он говорит: «Где-то что-то есть, а где — не помню». Через три недели прислал ордера на четыре комнаты. А там шесть многоквартирных домов.

 

Скорее всего, никаких разрешений на частные постройки и не существует. Ситуация стандартная: стоит в лесу детский дом, вокруг — сорок га неиспользуемой земли, так пусть хоть своим польза будет.

— Я буду биться за выход из этого эксперимента, — безапелляционно говорит Вячеслав Евгеньевич. — Никакой пользы он нам не принес. Это отрицательно сказывается в первую очередь на детях. Вот у меня двое поехали в лагерь под Туапсе. Один звонит: «Нас поселили с коррекционными». Я понимаю, когда одного-двух коррекционных детей вливают к здоровым детям — они адаптируются. Но когда на десять-двенадцать здоровых — пятьсот коррекционных…

 

Надеясь вернуть «Молодой гвардии» независимость, Репин методично рассылает по инстанциям жалобы на Меньшова. Письма за подписью тридцати двух сотрудников «Молодой гвардии» получили Государственная дума, ФСБ и прокуратура. Меньшов об обращении узнал, когда его вызвали на Лубянку.

 

— В жалобе пишут, что зарплата упала, что директор разорил библиотеку, что забор вокруг детского дома поставил. Начинаю разговаривать с людьми — говорят: «Мы подписали только одну жалобу». Это письмо, в котором Вячеслав Евгеньевич попросил, чтобы детский дом отделился и снова стал самостоятельным. Я собираю трудовой коллектив, зачитываю текст жалобы. Люди говорят: «Мы это не подписывали».

 

Желание сотрудников «Молодой гвардии» вернуть себе независимость понятно. Конфликт между начальниками расколол коллектив. Нового инициативного директора некоторые приняли благодушно, но организовалась и солидная группа «консерваторов», предпочитающих прежнее руководство. Пока Меньшов исчезает в закоулках детского дома, ко мне подходят две женщины. Почти шепотом они рассказывают, как невыносимо стало работать после объединения. Жалобы — ровно те же, что и в официальных письмах: снижение зарплат, сокращение сотрудников и лишняя бюрократическая надстройка.

— Мы теперь за каждой бумажкой ездим в Москву, — вполголоса сетует сотрудница детского дома Светлана. — Это просто ужас. Зачем объединять необъединимое? У каждого свои наработки, свои методы — для чего все в одну кашу-то валить?

 

Сваренную при объединении кашу расхлебывают не только педагоги, но и дети. Когда в «Молодую гвардию» приезжает комиссия с проверкой, группа старшеклассников долго топчется у дверей, за которыми адинистрация и чиновники обсуждают конфликт. Ребятам явно есть что сказать. Из другого конца коридора на детей враждебно взирают несколько педагогов. Им явно есть что возразить.

 

Напряженную тишину изредка прерывают доносящиеся с улицы крики. Это за окном гоняют мяч пятиклассники. Похоже, они единственные, кто до сих пор не занял ни одну из сторон. Должно же хоть кому-то в детском доме быть фиолетово до федеральных законов.

 





© 2012-2014 Ресурсный центр помощи приемным семьям с особыми детьми | Благотворительный фонд «Здесь и сейчас»
Проект при поддержке компании RU-CENTER
Яндекс.Метрика